На смерть схииеродиакона Александра (Мамедова)
В феврале
ему исполнилось тридцать, а в конце июля его не стало. Болезнь и смерть
схииеродиакона Александра стали ответом Господа на многие вопросы. Ангел
посетил Сыктывкарскую епархию в лице этого монаха. Накануне его ухода наместник
Кирилло-Мариинского скита игумен Игнатий (Бакаев) поделился через нашу газету
печалью и радостью: «Вот лежит у нас больной инок, очень больной, но как много
он для нас значит, с каким благоговением относится к нему братия. Он нас
объединяет, и сделал для нас больше, чем мы для него: сплотил нас. Не раздор, а
любовь вошла с ним в скит».
Нужно
сказать, что одно время, до болезни, отче Александр метался, беспокоился, что
наша Церковь не дает должного отпора миру. Близость смерти не угасила в нем
ревности, но сделала проще и мудрее. Страдания сделали отца Александра
настоящим монахом.
Его судьба
заставила меня другими глазами взглянуть на поколение, детство и юность
которого пришлись на 90-е. Пьяные, безрадостные годы, мода на бандитов, культ
денег и разврата, казалось, должны были погубить тех, кто не успел окрепнуть
прежде, чем их накрыло этой грязной волной. Но вот она схлынула...
Передо мной
фотография. Все смотрю на это лицо, столь прекрасное в смерти.
Я помню
С его
родителем – Сергеем Сергеевичем Мамедовым – мы проговорили без малого пять
часов. В прошлом водитель-дальнобойщик, он все пытался понять, как вырастил
того, кто привел его в Церковь, и называл сына то Сашком, то отцом Александром.
«Каким он
был в детстве? – переспрашивает Сергей Сергеевич. – Обычным мальчишкой. Очень
веселым, всегда окруженным друзьями. Не сказать чтобы послушненький, но
совестливый. За это я его уважал. Не врал никогда, скрыть что-то постыдное
просто не мог. Как-то взял без спроса мою легковую машину и всю ночь катался с
ребятами. Все следы этого, конечно, были скрыты, но я сразу понял – автомобилем
пользовались. Ругать не стал, жду, что будет дальше. Смотрю, мается Сашок. До
обеда промучился, а потом подошел и обо всем рассказал.
Родился Саша
здесь, в Сыктывкаре, но в 84-м году врачи сказали, что с его легкими оставаться
на Севере опасно, дело может закончиться туберкулезом. И отправились мы туда,
где потеплее – в Оренбуржье, моя жена Наташа из тех краев. Я там поначалу
волком выл: здесь тайга, а там степи, раскаленное солнце. Но Александру стало
легче дышать, и я смирился».
Надо
сказать, что родители Сергея Сергеевича оказались на Севере не по своей воле.
Мама украинка. Ее отца угнали в Германию, а сосед тем временем сочинил донос,
будто он добровольно с немцами ушел. На самом деле, попав в плен, он бежал,
сражался в партизанской армии Иосифа Броз Тито. Снова был пленен, освобожден
американцами в Италии. Возвращается домой – а там никого. И поехал семью искать
по всем северам. Нашел. После реабилитировали и отца и мать, только это клеймо
– сын врага народа – так и осталось, дети иной раз Сергея и фашистом называли.
«После школы
Сашок поступил в Оренбургский педуниверситет, – продолжает Сергей Сергеевич, –
а когда окончил, ему предложили стать офицером-психологом по контракту. Так он
оказался в Горячем Ключе. До моря рукой подать, не служба – курорт, зарплата
хорошая, живи в свое удовольствие. Но вдруг все изменилось. Вскоре после того,
как сыну присвоили звание старшего лейтенанта, он попал в госпиталь с прободной
язвой. Едва успели его туда доставить вертолетом.
Сын был на
волосок от смерти, операция длилась несколько часов, потом тяжелый выход из-под
наркоза и, может, еще что, о чем Сашок никогда не рассказывал. В часть он
вернулся совсем другим человеком. Нам сказал: «Я больше служить не буду, пойду
в монастырь». В храм начал ходить еще в последние месяцы армейской жизни, а
когда вышел в отставку и вернулся домой, стал алтарничать в храме райцентра
Первомайский у очень хорошего священника отца Валерия. Он привил сыну любовь к
Богу и людям.
Я, помню, все
спрашивал сына, почему он оставил службу, что произошло с ним в госпитале и
почему он вдруг пришел в Церковь. Он говорил об искуплении грехов, но я так и
не понял чьих – своих или наших».
Сон
– А прежде
он никак не давал знать, что верует? – спрашиваю у Сергея Сергеевича.
– Крестили
мы Александра еще в школе, когда он учился классе в шестом или седьмом. Это
была наша общая мысль с супругой: нужно детей – Сашу и Лию – отвезти в храм.
Поехали в Бузулук, где уже открылся к тому времени монастырь во имя Тихвинской
Божией Матушки. А спустя какое-то время Сашок рассказал, что ему приснился сон.
Увидел он монастырь снова, но залитый водой, так что одна верхушка колокольни
виднеется. Встревожился, подумал: вдруг там, в храме, кто живой остался, нужно
нырнуть туда, может, удастся кого спасти. И вот спускается в мутной воде,
нащупывает ступеньки на винтовой лестнице, чтобы не сбиться. В какой-то момент
понял, что уже не успеет вернуться, воздух в легких заканчивается. Но стал
спускаться дальше, пока не попал в храм. А там погибших нет, все живы. Стоят
святые, смотрят на него, и так хорошо стало, легко дышать. Сашок мне говорил,
что за святые, но я не запомнил.
Может, и
схимонах Максим был среди них – праведник, замученный чекистами. Его могилка
была рядом с монастырем, на старом кладбище. Со всех сторон к преподобному идут
люди, и Александр его очень почитал. Чудеса там происходят все время. Однажды
крест замироточил, в другой раз ребенок воскрес по молитвам к отцу Максиму. Об
этом мне рассказал раб Божий Геннадий, который вместе с женой следит за
могилкой. Ребенку было года полтора, врачи констатировали смерть, вынесли его
матери. Мать кричит: «Он не умер, он спит!» «Позаботьтесь о похоронах», –
отвечают ей. Что было дальше, Геннадий так мне рассказывал: «Чистим-убираем
могилку преподобного, видим: девушка идет, вся в слезах, несет ребенка. Может,
заболело дитя, и мать хочет за него помолиться. А она разворачивает одеяльце:
"Мне врачи сказали, что мой ребенок умер”. Дитя и правда не дышит, тельце уже
окоченело. "Нет, он не мертвый!” – кричит его мать. Ох ты, беда какая! Положили
ребеночка возле могилки Максимушки и, встав на колени, стали втроем молиться.
Около двух часов мы молились, и ребенок вдруг заплакал. Для его матери это,
наверное, не было таким уж великим чудом – она верила, что дитя живо. Но мы-то
трогали ребенка и справку читали, что он умер. Сейчас они с матерью к нам
захаживают. И молодые, и старые идут к Максимушке за утешением».
Там, на
кладбище, много убиенных священников погребено. Александр в Бузулукскую обитель
любил приезжать. В монастыре подвизались его братья во Христе – протодиакон
Христофор, простодушный, хороший человек, и другие. Они молились за него и когда
он болел, и сейчас поминают.
Отец и сын
«Больше
всего на свете сын любил ездить по святым местам, – продолжает свой рассказ
Сергей Сергеевич. – Когда собирался в дорогу, настроение у него поднималось и
он говорил: «Пап, я как на крыльях летаю». Однажды отправился в Дивеево к
преподобному Серафиму и пропал. Ни писем, ни звонков. Правда, мы уже привыкли,
что если он отправляется в паломничество, то это надолго, но тут начали
волноваться. Вернулся сын месяца через полтора, счастливый, веселый. «Сашок, ну
куда же ты пропал?» – спрашиваем его. «Мама, папа, – отвечает, – разве можно
переживать, если я в святое место поехал!» Оказывается, поиздержался, остался
без копейки, так что даже конверт с маркой не на что было купить. А домой смог
попасть вот благодаря чему. Женщина-паломница спросила его: «Вы тут служите?»
«Нет, я просто трудник». – «Вот вам немного денег, что-нибудь купите себе».
Этой суммы как раз хватило на билет до дому.
В другой раз
он отправился в Оптину послушничать, подвизался при трапезной, потом в хоре
пел, обучился колокольному звону. Оттуда поехал в Самарскую епархию, в
Свято-Воскресенский монастырь, где настоятель игумен Гермоген принял Александра
в число братии. В постриге сыну дано было имя Антоний, а вскоре его
рукоположили в диаконы. Монастырь стоит на берегу Волги рядом с селениями,
затопленными при строительстве Волжской ГЭС. Под водой оказались и храмы, над
одним из которых всплыла чудотворная икона святой Варвары. Рыбаки увидели, как
она плывет и от нее исходит свет, подняли к себе в лодку. Потом она оказалась в
Воскресенском монастыре.
Сын очень
горевал о погибших селениях и о том, что на берегу рядом с обителью была
построена большая лодочная станция с увеселительными заведениями. «Пап, не могу
так, душа не на месте, – говорил он, – только на молитву встанешь, а там музыку
включат так, что себя не слышишь». Помаялся он и вернулся к отцу Валерию в
Первомайский. Для нас это было счастьем: сын всю нашу семью к вере привел. И
сестру, она сейчас в воскресной школе преподает, и нас с женой. Ведь после
того, как нас в детстве крестили, мы с Наташей хотя и ощущали всю жизнь, что
Господь нам помогает, но ни разу на исповеди не были.
– Вас в
Свято-Казанском храме крестили? – спрашиваю я Сергея Сергеевича.
– Да, отец
Владимир Жохов крестил меня в Кочпоне, в 1956 году. Мне тогда было 5 лет. Я не
запомнил его лица, а только купель, в которую меня опускали, алтарь и еще реку
– она, как мне показалось, доходила почти до стен храма. Настояла на моем
крещении бабушка. Отец, хотя и был мусульманином, ничего не имел против,
наоборот, говорил, что у человека должна быть вера. Когда я шоферил, были
поводы задуматься над этим.
–
Расскажите, пожалуйста.
– Две
истории запомнились больше всего.
На КамАЗе я
ходил в рейсы по всей матушке-России, зерно возил. И были случаи, когда не
просто на волосок от смерти находился, а поближе. В районе Магнитогорска шел я
раз по незнакомой дороге через Уральские горы с 25-тонным прицепом. И попал на
крутом спуске в гололед, а там еще поворот над пропастью... Пассажиры увидели,
что нас в нее несет, и выпрыгнули, а я за баранкой остался, повторяя: «Господи,
помилуй, Господи, помилуй». Сзади прицеп наседает, тормозить безполезно, руль
крутить тоже – погибай, шофер. И вдруг вопреки всему машина резко меняет
траекторию и уходит вправо. Руки-ноги у меня отнялись, выполз из кабины, упал
на колени. Откуда я это «Господи, помилуй» знал? – отец научил, а его –
православные в лагере. Понял я тогда, что мне не просто подфартило, как говорят
шоферы.
В другой раз
шел я по Татарии на Удмуртию, снова зерно вез. Темно было, мелкий дождь, да еще
от колонны отстал. И вижу: привязались ко мне какие-то на «Волге», то обгонят,
то отстанут, а потом развернулись и в лоб пошли. Я влево – и они влево, я
вправо – и они сдвигаются, а бровка дороги там мягкая, слабая, если свернуть на
нее – КамАЗ перевернется. Не думали разбойники, что я это пойму, и вторую
ошибку сделали: не рассчитав, зацепили переднее колесо моей машины. «Волга»
отлетела, а я, оставив их позади, понял, что сейчас они развернутся и снова
нагонят. Свернул на лесную дорогу, метров через тридцать остановился, вылез из
машины и встал на колени перед раскладничком с молитвой «Живый в помощи» – с
собой его возил. Молюсь – и вижу: сначала «Волга» проехала мимо, потом
вернулась, остановилась на повороте. Вышли из нее пятеро, стали искать следы
моего КамАЗа, не мог же он в воздухе раствориться! Подошли ко мне почти
вплотную, по-татарски что-то говорят, злятся. Понимаю: заметят – не убежать. Но
не заметили, так ни с чем и уехали. Это было чудом. До рассвета я молился.
Дальнобойщики
часто гибнут из-за плохих дорог и лихих людей, но меня Бог миловал.
А потом
Александр привел нас с супругой к настоящей вере. При всей доброте Александр
был строг во всем, что касалось заповедей. И нас вразумлял. Начали мы с Наташей
и дочкой Лией исповедоваться, причащаться. Сын подолгу с нами беседовал,
объяснял, как страшно жить без Бога. А потом заболел страшной болезнью –
лимфогранулематозом называется. Нам сказал, что такова Божия воля, что он сам
просил у Него... пострадать, что ли, я не очень хорошо понял.
«Он любил, и его любили»
Сыну
сказали: нужна срочная операция, но он ответил, что пойдет на нее только по
благословению своего отца-настоятеля игумена Гермогена. Промешкали мы, упустили
сроки. Александр, в то время его имя было Антоний, стал жить в келье при храме.
Вижу: на глазах тает, умирает, и говорю: «Собирайся, повезу я тебя на нашу
родину – в Коми». Почему сказал, и сам не знаю – потянуло. Верилось, что только
на родине у Александра есть надежда выкарабкаться. Врач-онколог сказал: «Ваш
сын дорогу не выдержит. Два-три дня – и умрет». Но мы помолились, взяли в путь
иконку Божией Матушки и отправились на моей «Ниве» в путь.
Неделю мы
ехали с Оренбуржья, и это были самые страшные дни в моей жизни. На дорогах
гололед, но для дальнобойщика это дело привычное, а вот сына умирающего везти
не всякому доводилось, и дай Бог, чтобы не довелось. Одно легкое у Александра
наполнялось водой, он говорил: «Папа, не могу, я умираю, сделай что-нибудь!»
Тогда мы останавливались у какой-нибудь первой попавшейся на дороге клиники и
нам помогали. Сын был в монашеской одежде, это производило на врачей очень
сильное впечатление. Я заплатить пытался, но врачи говорили: «Мы тоже люди», –
и деньги не брали. Ни разу не отказали в помощи.
Через Москву
мы добрались до Сыктывкара, у Александра не осталось никаких физических сил, от
него вообще почти ничего не осталось – четвертая стадия истощения, но… не знаю,
как сказать… Другая сила в нем была, душевная или духовная, так что не я его, а
он меня поддерживал. В онкологическом центре Сыктывкара нам сказали, что
лечение обойдется очень дорого. Полиса у сына не было, регистрация не местная,
так что никаких возможностей получить безплатное лечение. А заплатить нам было
нечем, даже если машину продать.
И тогда
Александр сказал: «Пап, а пойдем в епархию». С утра собрались и пошли. Сын
повеселел, даже как-то выпрямился, и у меня тоже появилась надежда, какой-то
духовный подъем. В епархии нам предложили обратиться к игумену Филиппу
(Филиппову), он врач, мог что-то посоветовать. Батюшка нас участливо выслушал и
направил к епископу Питириму. Было немного страшновато, я с архиереями никогда
не беседовал, но когда увидел владыку, на душе стало спокойно. Подумалось:
«Здесь нам помогут». Поразила его простота, и видно было, что он очень добрый
человек. Посадил он нас рядом с собой, расспросил обо всем, а потом попросил
меня: «Подождите пока в коридоре, мы что-нибудь придумаем».
О чем они с
сыном после разговаривали, не знаю, только вышел он с записочкой. Попробую по
памяти ее воспроизвести: «Игумену Максаковского Кирилло-Мариинского скита отцу
Игнатию Бакаеву. Произведите иеродиакона Антония в схиму...» Это было утром.
«Сегодня в три часа состоится постриг, – пояснил отец Филипп, – а завтра с утра
поезжайте в онкологический центр, найдете там главного врача Андрееву, она
поможет».
И поехали мы
в скит, где нас тепло приняли и в прямом смысле (печку натопили), и в
человеческом. Там сын снова стал Александром, схииеродиаконом Александром. И
тогда он впервые за много дней улыбнулся. «Почему ты улыбаешься?» – спросил я.
«Папа, у меня такое чувство, что ничего мне больше не страшно. Смерть страшна,
но я ее больше не боюсь».
Врач
Андреева оказалась прекраснейшей души православным человеком. Был немедленно
созван консилиум, медики сказали: «Надежды почти нет, организм слишком истощен,
но будем лечить». Боялись, что Александру не перенести и первой химиотерапии,
но он выдержал шесть курсов и пошел на поправку, слава Богу. Это было осенью
2007 года. Господь подарил сыну еще почти два года жизни. Владыка определил
сыну служить в скиту у отца Игнатия и добился через Минздрав республики, чтобы
его поставили на федеральное лечение. Я сына спросил спустя какое-то время:
«Может, домой?» «Нет, – ответил, – душа лежит здесь служить. Я и представить
себе не мог, что ко мне, простому монаху, с такой добротой могут отнестись». Он
говорил о владыке Питириме, отце Филиппе, игумене Игнатии. Как о родном,
заботилась об Александре Валентина Алексеевна Моцная, врач-терапевт из третьей
поликлиники. Сын восхищался ими, делился радостью: «Меня так здесь любят!» И братия
скита его полюбила, и прихожане навещали. Если бы у нас все люди были такие,
как бы стала прекрасна жизнь.
Смерть
Какое-то
время пожил я в Сыктывкаре, устроился работать на маршрутку, но не по моим это
годам, начал сдавать. Вернулся в Оренбуржье, а в конце мая этого года стало
неспокойно на сердце. Иной раз позвоню, спрошу: «Как ты там, отче?» «Слава
Богу, пап, слава Богу!» – отвечал он. Такие скорби пошли, что понял я – надо
ехать к сыну, иначе будет поздно. Денег не было, но когда прихожане нашего
храма во имя прп. Сергия и университетские друзья Александра об этом узнали,
собрали сколько нужно. Когда приехал в скит, отец Игнатий выделил мне,
недостойному, келью в скиту, рядом с сыном. Это была такая честь...
Две недели я
там прожил. Болезнь сына прогрессировала, но он крепился, много читал,
пересказывал мне жития святых, вспоминал о поездках по святым местам. Говорил,
что очень хочет повидать друзей в Первомайском, отца Валерия. «Сынок, как
станет попрохладнее, съездим». Но сын так посмотрел на меня... Ничего не сказал
в ответ. В скиту его постоянно навещали новые братья – иеромонахи Александр,
Феодосий, Герасим, Сергий, Георгий, соборовали его и причащали. Они очень
сдружились. В один из дней сын сказал: «Пап, ты скажи маме, чтобы приехала».
«Ты крепись, сынок», – ответил я, и в надежде, что он нас дождется, поехал в
Оренбуржье за Наташей. Мы успели.
Поселились у
племянницы, перевезли туда сына, чтобы мать тоже могла быть рядом. На Казанскую
Божию Матушку ему стало совсем плохо, он стал задыхаться, попросил вызвать
«скорую». В онкоцентре мы пробыли с ним рядом до пяти часов. Лечащий врач подошел,
сказал откровенно: «Состояние тяжелое, но пытаемся... Может, что-то еще
возможно». Нам предложили отправиться отдохнуть. Я подошел к сыну, спросил:
«Отец Александр, может, нам остаться?» Он улыбнулся и говорит: «Нет, пап,
езжайте, отдохните, а утром приезжайте». Как я позже понял, он боялся за мать,
у нее сердце слабое. В девять вечера позвонил ему, спросил: «Как ты?» «Тяжело,
пап», – ответил он. Это были последние слова сына, которые я в этой жизни
услышал.
Когда утром
приехали, медсестры подошли со словами: «Вас просят к врачу». И мы поняли,
почувствовали с Наташей, что нашего сына больше нет. «Он скончался вчера
вечером, в 10 часов», – сказал врач. Потом мы узнали, как это было. Медсестра
подошла к нему и, увидев, что он улыбается, спросила: «Вам лучше?» «Да, лучше»,
– ответил он, закрыл глаза и с улыбкой умер.
Его похороны
стали величайшим утешением, за что мы с женой, пока живы, будем благодарить
владыку Питирима. Он приехал в скит и сам отслужил панихиду, а потом прочитал
тронувшее сердце стихотворение. Похоронить сына владыка благословил в
Ульяновском монастыре. Там есть прекрасное место на берегу Вычегды, возле
молодого кедра.
Сын мне
говорил, бывало: «Папа, вы не скорбите, не надо скорбеть, когда человек
умирает. Радоваться нужно. Он к Богу идет. Что там будет – на все Его воля, но
будем надеяться на лучшее». Я его не до конца понимал, только сейчас понял. Так
получилось, что скорбь у нас с Наташей уживается с радостью. Радость наполняет
душу.
* * *
Иногда в
разговоре Сергей Сергеевич тихо плакал, стараясь, чтобы я этого не заметил,
потом улыбался. Очень долгий у нас был разговор, – наверное, потому, что нам
обоим это было нужно.
Позднее,
перечитав запись рассказа о том сне, который Александр увидел после крещения, я
вдруг отчетливо понял – это было пророчество. Саша Мамедов предвидел тогда и
свою болезнь, и свою смерть. Та мутная вода, сквозь которую он погружался,
спускаясь в храм, наполняла его легкие перед смертью, отче так же задыхался, но
не желал повернуть назад. Он доплыл, и дыхание его наконец стало легким, и
святые встретили его.
В. ГРИГОРЯН