«И абие
послав царь спекулатора, повеле принести главу его. Он же шед усекну его в
темнице, и принесе главу его на блюде и даде ю девице: и девица даде ю матери
своей» (Мк.6:27–28)
На самой
середине жизни, проводимой в строжайшем исполнении закона Божия, перед самым
«пришествием Царствия Божия в силе» (Мк.9:1), для коего все ветхозаветные
праведники готовы были бы востать из гробов, – вдруг лишиться жизни – в
угождение безстудной любодейцы, и отдать главу свою на блюдо спекулатора, чтобы
она служила зрелищем среди безумного пира – может ли быть участь плачевнее сей
участи?.. И кого же постигла такая участь? Святейшего проповедника истины и
добродетели, Предтечу и Крестителя Сына Божия, того, более коего, по
свидетельству самой истины, «не воста, никто в рожденных женами!» (Мф.11:11).
Боже мой, что же после сего значат наша жизнь и смерть, что Промысл Небесный и
добродетель, что мир сей, и все, что в нем!
Верно,
братие, не то, что мы обыкновенно представляем; верно, не так должно взирать на
жизнь и смерть, как мы обыкновенно взираем; видно, у Творца нашего есть другие
законы, по коим величайший праведник может скончать земное течение свое так,
как скончал его Иоанн, и напротив, величайший грешник, каков Ирод, может не
знать печали и слез до самого конца своего.
Можем ли мы
знать эти законы? Можем и должны. У Промысла Божия много тайн, но в сем
отношении довольно света для самых близоруких очей. Дабы мы не имели причин к
ропоту и несли благодушнее каждый свой крест, для сего в слове Божием ясно
открыты нам как причины, так и цель невинных страданий в сем мире. Раскроем это
в утешение страждущих и для вразумления тех, кои заставляют невинно страдать
других.
Что счастье
есть природный удел добродетели, что за невинностью должны следовать радость и
мир, а не гонение и слезы, – это закон вечный, непреложность коего сердце наше
признает вопреки всем мудрованиям ума строптивого, вопреки всем примерам
гонимой добродетели и торжествующего порока. Невольно и вместе охотно веришь,
что было время, когда добродетели и блаженство были заодно, и что паки будет
время, когда они станут заодно. С другой стороны, кто, не сводя взоров с лица
Отца Небесного, может сказать, чтобы усматриваемое теперь всюду разлучение
счастья от добродетели имело основание свое в воле Его, Премудрого и
Всеблагого, – и чтобы источник страданий для праведных брал начало свое на
небе? Кто может сказать это?
Кем же
разорван на земле вечный и естественный союз счастья с добродетелью и возведен
на Престол порок? Никем, кроме человека; он сам, надменный и ослепленный
внушениями змия, не соблюл «своего началства» (Иуд.1:6) в Едеме, вышел из
благолепной подчиненности Творцу, возмутил порядок вещей, уклонился от цели
бытия своего и уклонил с собою все, ему подчиненное, сделался несчастным сам и
распространил несчастье по всему лицу земли. С тех пор торжествуют нечестивые и
будут торжествовать, доколе мир внешний, лежащий во зле, не престанет быть
заодно с тем злом, коим исполнен их мир внутренний. Теперь, когда множество
развращенных людей непрестанно вносят во вселенную новые безпорядки, порчу и
расстройство, по необходимости многое здесь не на своем месте, и происходит не
так, как бы надлежало: чему следовало быть горе, то повержено долу, а дольнее
вознесено нередко к облакам; правое сделалось левым, а левое правым; тьму
называют светом, а свет тьмою. После сего искать в нашем падшем мире строгого
порядка правды, верного сочетания счастья с добродетелью значило бы искать
постоянных действий благоразумия в доме лишенных ума.
«Но, где же
Промысл?» Везде, где есть в нем нуждающиеся. «Что делает он?» Все что нужно для
блага гонимых, и даже гонителей. В самом деле, все, чего должно желать в
настоящем состоянии вещей человеческих и чего можно по праву надеяться от
Промысла Божия, все это состоит в том, чтобы против безпорядков человеческих
взяты были надлежащие меры, чтобы поставлен был предел, за который не могло бы
простираться безумие человеческое, чтобы страдания людей добродетельных были
как можно менее, и обращались во благо для страждущих, чтобы зло погребалось в
самом торжестве своем, а правда воскресала со славою из самого гроба своего. Но
все это и сделано Промыслом, и притом так, что самый взыскательный ум не может
пожелать большего и лучшего. И, во-первых, далеко ли может простираться
свирепость над подобными себе самых лютых гонителей человечества? Не далее, как
до отъятия жизни тела, каким образом и пострадали многие мученики, сам Иоанн и
Сам Спаситель. «Лишше что, – говоря собственными Его словами, – мучители не
могут сотворити» (Лк.12:4); души коснуться не в их власти, тем паче совесть
остается всегда собственностью человека, недоступною никакому внешнему
могуществу. Но много ли значит потеря тела бренного, которое и без мучений
через несколько лет должно соделаться добычею болезней и тления, и которое сам
человек отдает нередко прямо на смерть не только в важных случаях, например,
для защиты Отечества, но и по маловажным причинам; много ли значит потеря тела для
духа, который не знает смерти и конца и, совлекаясь бренной храмины телесной
здесь, где она тяготит его непрестанно, тотчас находит для себя храмину новую,
«созданную Самим Богом на небесах» (2Кор.5:1), – облекаясь в тело духовное,
славное и безсмертное?
Не то же ли в сем отношении значит самая мученическая
смерть, как если бы кого насильно извлекали из бедной хижины и бросили на
вечное жилище в чертоги царские?.. И мучители в сем случае не суть ли
благодетели мучимых, какими последние действительно нередко и называли их?
Точно благодетели, хотя сами не ведают того, и думают делать для мучимых ими
зло нестерпимое; они отъемлют временное, а лишаемые приобретают вечное; огонь
скорбей и мучений потребляет последние остатки нечистот греховных, кои в самых праведных
людях остаются иногда надолго. Все дело страждущих, таким образом, состоит в
том, чтобы уметь переносить страдания в духе веры и обращать их к духовному
совершенству своему, к очищению сердца и совести, – чтобы через страдания
теснее соединяться с Господом и Спасителем своим, Который есть вождь, образец и
друг всех страждущих во имя Его. Кто страдает таким образом, в духе веры и
любви, без ропота на Промысл, без ненависти к своим гонителям, тот имеет все
причины радоваться, ибо он явно среди царского пути, и состоит в ближайшем
духовном сродстве со своим Спасителем; над ним уже веет знамя победы, перед ним
уже отверсты врата рая!
Приложим сии
истины к радостно печальному событию, нами воспоминаемому. Иоанн, по своей
ревности к правде и закону, не мог не обличать Ирода; Ирод с Иродиадою, по
своей злобе и развращению, неспособны были принимать с пользою обличений
святого мужа. Правда встретилась таким образом и сразилась с пороком; каждый,
так сказать, сделал свое дело, и каждый получил свое. В Иоанне обнаружилась вся
сила веры и добродетели; в Ироде явило себя преобладание могущества земного.
Сила веры не убоялась обличить порок, прикрытый порфирою; могущество земное не
устыдилось усекнуть того, кто, по признанию всех, был величайшим из пророков.
Победа по видимому осталась на стороне нечестия; глас, вопиявший в пустыне,
умолк, светильник света погас; а порок остался в любезном ему, безмолвном
мраке. Но на самом деле произошло совершенно противное: Иоанн из пустыни
восхищен в рай, от акридов – на вечерю Агнца; спекулатор был Ангелом, который
возложил на него венец мученический. Ирод продолжал пиршествовать, пиршествовал
несколько лет, а потом увидел и над собою спекулатора, который исторг душу его
из тела и поверг туда, где огонь не угасает и червь не умирает. Кто теперь
приобрел, и кто потерял?.. Ирод или Иоанн?.. Если бы убийце Иоаннову предложено
было возвратиться на землю, каких смертей не согласился бы он претерпеть,
только бы возвратить безумное повеление, данное против Иоанна! А Иоанн?
Мученический венец его так величествен, что ему не для чего возвращаться на
землю, даже за всеми венцами в мире. И из нас теперь, несмотря на слабость нашу
в добродетели, кто, если бы довелось избирать одно из двух, кто захочет стать
на месте Ирода, и не предпочтет участи Иоанна? Одно имя последнего уже
возбуждает благоговение у всех и любовь; напротив, имя Ирода всегда означало и
будет означать извергов, играющих человечеством.
Таким
образом, братие, и всегда здесь страдает невинность, – страдает временно, дабы
приять награду вечную, – страдает потому, что не может быть терпима неправдою,
равно как и сама не терпит неправды, – страдает для усовершения себя в
безкорыстном служении Богу.
Памятуя сие,
будем великодушны в перенесении бедствий; не станем роптать на Промысл за то,
что Он допускает торжествовать нечестивым; здесь их «година и область темная»
(Лк.22:53), но будет время воздаяния и Суда, день торжества для праведных и
гонимых; тогда-то явится во всей силе кто потерял и кто приобрел, – те ли, кои
сеяли «слезами» (Пс.125:5), или те, кои рассевали жизнь среди безумных радостей
и смеха. В ожидании сего славного и грозного дня будем с терпением нести крест,
нимало не страшась порока, как бы он ни был могущ и дерзок. Человек, делающий
правду, ходящий в законе Божием, должен быть выше всего и бояться единого Бога.
«Ей.:, сказую же вам, братие, кого убойтеся: Убойтеся имущаго власть и душу и
тело... воврещи в дебрь огненную» (Лк.12:5), – а не Иродов, не Каиаф и Пилатов!
Аминь.
Святитель Иннокентий Херсонский
«Слова и беседы на дни
святых»
