Или́, Или́, лима́ савахвани́! (Мф. 27, 46).
Не Илию
глашает Сей... Мы знаем уже, как неверна была злорадная догадка воинов, мы уже
не можем, не станем говорить: «Подождем, посмотрим, не приидет ли Илия
спасти Его»!... (Мф. 27, 49).
Нет, это
вопль к Богу и Отцу Своему, вопль Сына Божия и Сына Человеческаго, — вопль
Богочеловека на вершине Его искупительнаго подвига. Добровольно по сострадающей
Божественной Любви приял Он подвиг искупления, приял бремя греха человеческаго,
всемирнаго, и в совести Своей, в час Гефсимании, и в час Голгофы, в муках
душевных и телесных, Он испытывает все то, чего заслуживает грех по самой своей
природе и сущности... И почувствовал Страдалец последний и самый страшный оброк
греха: не только близость смерти, но, чтó смертельнее смерти, — как бы
отступление, как бы отход Божества... И Он, в ясном богочеловеческом сознании
всегда и безпрерывно бывший в единении с Отцом, живший, как истинный и
совершеннейший Человек, только этим общением, без котораго наступает тьма и
смерть для совершеннаго человека, — Он почувствоваль, покрытый чуждыми грехами,
что от греха отступает Бог, и нет общения у света со тьмою, у Праведности с
беззаконием (2 Кор, 6, 14). И тогда-то, молча и терпеливо переносивший
доселе все муки, самыя лютыя и ужасныя, отказавшийся приять о́цет с желчию
смешен, чтобы искуственно не притупить сознания и остроту язв гвоздинных и
поднятия на крест, — Он наконец, отверз уста для молитвеннаго жалобнаго вопля,
приуготовленнаго и преднаписаннаго в псалме Его праотца Давида: «Боже Мой,
Боже Мой, почто Ты Меня оставил!» (Пс. 21, 1-2) «Или́, Или́, лима́
савахвани́!»
Было и
накануне этого дня Великаго пятка Его жалобное стенание, в котором тоже
слышится как бы некое недоумение Сына Человеческаго. Оно звучит в час
Гефсимании, в первом молении Богочеловека. Мы подмечаем его с усилием и особою
вдумчивостью только в евангелии Марка. В чем великое искушение Гефсимании? В
чем здесь таинственная встреча с искусителем, который, после нападения на
Иисуса в пустыне, оставил Его д о в р е м е н и?
(Лк. 4, 13). В чем та победа Христа, о которой Он говорит незадолго перед
смертью: «Грядет мира сего князь, и во Мне не имать ничесоже?» (Ин. 14,
30).
В том, что
мы наблюдаем в себе самих, в годины великих страданий, что слышим и от
множества людей страдающих: «Отче Мой, в с е в о з м о ж н о
Т е б е... Мимо неси от Мене Чашу сию!» (Мк. 14, 36) «Все Тебе
возможно все, Ты можешь сделать... Неужели же нет у Тебя Силы, Мудрости, Любви
и Твоей воли совершить спасение мира, не возводя на крест Гефсиманский и
Голгофский Твоего Сына? Итак, «а щ е в о з м о ж н о е
с т ь, да мимоидет Мене Чаша сия»... (Мф. 26, 39).
Но есть
н р а в с т в е н н а я н е в о з м о ж н о с т ь в
таинственных процессах нравственнаго характера. И здесь Иисус исходит
Победителем из искушения, и слово Его звучит, как гром, в Его втором и третьем
молении, подслушанном и подмеченном ближайшими учениками, находившимися в какой-то
непостижимой сонливости и слабости, навеянной тем же искусителем: «Отче Мой!
О, если бы Ты благоволил пронести Чашу сию мимо Меня! Обаче н е М
о я в о л я, н о Т в о я да будет! (Лк. 22,
42).
Но и на
Голгофе болезненный вопль от сознания оставленности Богом тоже побежден Христом
в следующий же момент: «Отче Мой в р у к и Т в о
и предаю дух Мой». Так, как бы возстановлено это общение, которое,
конечно, и не прерывалось; так исполнилось слово Искупителя, сказанное
апостолам: «Все вы разойдетесь и Меня оставите О д н о г о, но Я
н е О д и н ... яко Отец Мой со Мною есть» (Ин. 8, 16; 16,
32).
О, Россия!
О, несчастная наша родина! О, страдающий наш милый, родной народ, — плоть наша
и кровь! И ты — в подвиге страданий; и ты — в твоей Гефсимании и на твоей
Голгофе. Ты, конечно, не безгрешно страдаешь. Знаем это. Но знаем и то, что
все-таки страдаешь! Знаем с поэтом и то, что «всю тебя, земля родная, с
крестной ношей Царь Небесный исходил, благословляя»... Но уже не прежний святолепный
лик нашего народа смотрит на нас: на нас глянуло его отвратительное лицо,
искаженное звериной злобой и алчной завистью. Нам становится стыдно за то, что
мы — русские. Нам нечего сказать в ответ на укоризны врагов, на насмешки их и
издевательства. Вот враги внешние, злорадно ждущие, уж не Илию ли глашаем мы, и
не придет ли Илия спасти нас. Вот издевательства над безсильным и поникшим
народом, который, как разслабленный богатырь, лежит немощной, недвижимый, и его
добить можно соломенкой... Вот тупые и злобные фарисеи, самозванные вожди и
мнимые радетели народа, с их сектантским фанатическим упорством, уверовавшие
только в свою правду и в правду насильственно проводимых и воспринятых на веру
узких теорий социальнаго переустройства. Вот гордые саддукеи, в угаре увлечений
социализмом заявляющие, что нет ни Бога, ни ангела, ни духа, а есть только одна
плоть. Вот и несчастная толпа, среди которой снуют наемные слуги фарисеев и
саддукеев — чтобы «наустить» народы, наустить на безбожное предпочтение политическаго
преступника, взятаго за кровь, мятеж и убийства, — Варавве, а Иисуса предать на
пропятие. Вот этот звериный вопль, обезумевшей толпы: «Возьми, возьми, распни
Его!»... Повторяется история... И все думают, что спасают отечество,
«углубляют» процесс этого одурманивания, именуемаго оздоровлением!
Отче, Отче
наш! Ведь все возможно Тебе... Неужели невозможно одним словом Твоего веления
остановить гибель народа, на нем же от лет древних наречеся Твое имя?
Или́, Или́,
лима́ савахвани́! Почто, почто Ты оставил народ наш?!
Но народ,
как и отдельный человек, живет не одним физическим процессом жизни. Есть
невидимый и глубокий процесс жизни духовно-нравственной. Для него даны свои
законы, и нарушение или внешне-механическое ускорение их гибельнее, чем нарушение
и извращение законов физических. И из таинственнаго мрака Гефсимании нам
слышится завет, выраженный в поэтическом слове: «И каждый в ночь великаго
томленья о д и н в тоске смертельной и борьбе, готовь же
сердце, чтоб Христа моленье оно промолвило тебе». Это моленье: «да будет воля
Твоя!» А со всемирной высоты Голгофы звучит другой урок: не прерывай общения с
Богом и потерю его почитай за последнее и самое страшное несчастье.
И если Русь,
доселе Святая, сохранит преданность воле Божией и это общение с Богом, то в
порыве покаянной молитвы, в единении сил разумных и нравственных, еще живущих у
многаго множества русских людей, — ея искаженный теперь лик прояснится, в нем
возстановятся черты богоподобия и святости, и придет, быть может, скоро,
нежданно и неприметно для внешняго взора и час нашего спасения.
Что же
унести теперь, после всего сказаннаго, — что унести нам, верующим, от этой
плащаницы, от этого образа умученнаго и погребеннаго Спасителя?
Унесем в
сердце Его великое слово похвалы: «Вы же есте пребывше со Мною в напастех
Моих»... (Лк. 22, 28).
Слово это
ведь сказано тем, кто не во всем и не везде оставались тверды: апостолы,
оставивши Христа в Гефсимании, — бежали (Мф. 26, 56). Петр, столь самоуверенно
и решительно заверявший, что если все соблазнятся о Христе, то он никогда не
соблазнится (Мф. 26, 33) — Петр, отрекся, во свидетельство человеческой немощи,
столь склонной к самодоверию, и увы, заснул и спал у врат Гефсимании в то
время, как Иуда бодрствовал. Но это была слабость, а не измена, это была дань
человеческой немощи, а не Иудино окаянство.
И мы слабы.
И мы бываем трусливы. И мы — как бы отрекаемся... И мы молчим... И мы пассивны
и не боремся... Но пребудем всетаки со Христом в нынешних гонениях на Него и на
Церковь. Пребудем с Ним в напастях Его, и Он скажет нам и то, что прибавил к
похвале Своим апостолам: «И Аз завещаваю вам, якоже завеща Мне Отец Мой —
царство»... (Лк. 22, 29).
Ибо за Его
смертью уже стояло воскресение, а за воскресением — царство, а царствию Его не
будет конца! Аминь.
Источник:
Россия в подвиге страданья. (Слово в Великий Пяток). // Прибавления к Церковным
ведомостям, издание Православной Русской Церкви. Еженедельное издание. № 13-14.
15 (28) апреля 1918 года. — Пг.: Типография М. П. Фроловой (влад. А. Э.
Коллинс), 1918. — С. 447-450.
