Я
писала, что муж мой был членом Церковного Собора от Ярославской губернии. Я не
берусь рассматривать деятельность Собора в подробностях — это дело будущей
истории, а только скажу в нескольких словах о своем личном впечатлении. Так как
муж мой был к этому причастен, то я болезненно переживала все что слышала и
видела. К сожалению, в собрании всех высших сил православного русского
духовенства (в большинстве высших не в силе Духа, а только в чинах иерархии, к
великому горю и гибели России) царил все тот же страх: страх перед
надвигающейся страшной катастрофой. За немногими исключениями, боялись открыто
исповедовать свое мнение по тем вопросам, по которым нужно было громить,
предупреждать и открывать глаза, в то время еще в большинстве верующему в Бога
и любившему своего земного царя, народу. Собор этого не сделал. Воззвание
Патриарха, написано богословом, князем Евгением Трубецким, если и было
напечатано, то раздавалось тайно, из-под полы, опять-таки из-за того земного
страха.
Муж
мой привез мне порученные ему для раздачи многие экземпляры воззвания. Он
передал их мне со словами: «Пожалуйста, постарайся раздать, но только так, чтоб
с этим не попасться». Я отдала ему их обратно, напомнив слова Спасителя, что
зажегши Свечу, не ставят ее под кровать, она должна открыто светить всем. Эти
воззвания должны быть расклеены на всех дверях храмов и на углах улиц, и если я
первому крестьянину, отдавая тайно воззвание, скажу: «Смотри, только не
попадись», то я сразу отниму у него веру в Собор и упование на его силу».
А
на него в то время были устремлены глаза всех верующих в надежде на спасение,
да и сама я считала подобный риск этот неосновательным и безсмысленным орудием
борьбы с наглеющей силой сатаны.
На Соборе постановлено было не говорить о политике. Все вопросы, по которым
подолгу говорили церковные ораторы, сводились только к образованию будущей
Церкви, могущественной своими капиталами, для чего должны были быть куплены два
громадных имения: одно виноградное в Крыму, для монополии церковного вина, а
другое на Кавказе, с посевами пшеницы для монополии муки на просфоры и
надобности Церкви. Причем от продажи излишков предвиделись неисчерпаемые
богатства. Мужу моему было дано задание разработать устав будущего церковного
банка, с обещанием поставить его не только директором этого банка. но и
главноуправляющим обоих имений. Муж не был богат и перспективы эти его
радовали, он дни и ночи работал над этим. Я плакала, видя гибель России
благодаря такой деятельности Собора. Он уговорил меня поехать в Москву хоть на
одно заседание, и я нехотя согласилась, все же думая найти, может быть, твердую
почву под ногами, чтоб не утонуть в трясине болота. Первое, куда провел меня
муж, это поразивший меня богатый буфет, где можно было иметь что угодно, когда
общей массе народа было очень трудно с питанием.
В
то время много было разговоров о том, что на Собор из Зосимовой Пустыни приехал
иеросхимонах Алексий, много лет проведший в затворе и теперь покинувший его. Мы
его встретили в дверях, когда выходили из буфета. Я была названа по имени и
получила благословение. Луч надежды осенил меня! Может, этот старец-отшельник,
худой, высокий аскет в облачении схимника, скажет свое святое, могучее слово,
которое сокрушит силу дьявола, дерзко надеющегося овладеть Россией с ее Православной
верой. Ведь недаром же вышел из затвора. Так думали многие, но он ни разу до
закрытия Собора не проронил ни слова, а по окончании его не вернулся к себе в
монастырь, а долгое время тайно жил в Троицко-Сергиевой Лавре у жены убитого
министра Хвостова. Конечной его судьбы я не знаю, т. к. уехала из Лавры.
Был
ли это страх — Господь будет Судьей всем и всему. Все происходило в Синодальном
доме. Мы с мужем прошли в громадный зал со сценой. На ней, во всю длину
покрытый сукном, — стол. В первых рядах кресел партера сидело много духовенства
и гражданские члены Собора от всех областей и губерний России, там же сел и мой
муж, я села сзади среди многочисленной публики, которой разрешен был свободный
доступ.
Трепет
прошел по телу, когда на сцену вышел Патриарх Тихон и занял среднее место, за
ним — митрополиты, епископы, почтенные старцы, монахи, и иеросхимонах Алексий.
Хотелось плакать и закричать: «Спасите Россию и Церковь нашу, на вас смотрят
почти 200 миллионов людей». На кафедру, которая была между публикой и сценой,
начали выходить попеременно духовные и гражданские ораторы. Чем дальше, тем больше
и моей душой овладевал страх и тревога: ни единого слова в защиту Веры, защиту
Православия, защиту надежды на Бога, дабы победить надвигающуюся жуткую
опасность, не было сказано!
Вычислялись
цифры, говорилось о создании громадных зданий для будущих церковно-приходских
школ, покупке имений и т. д. Вот объявляют: сейчас будет говорить профессор из
Белоруссии (фамилию я его забыла). Вышел маленького роста, скромного вида,
невзрачный человек, и этот маленький человек сказал не много, но сильных и
больших слов. Я, конечно, не помню их буквально, хоть их было мало, ему не дали
говорить, и кто не дал? Со сцены поднялось шиканье, и его заставили сойти с
кафедры. Сказал он, обращаясь к Патриарху и всему правящему духовенству: «Не
этими вопросами должны мы сейчас заниматься! Россия гибнет, трон поруган. Без
Помазанника Божия, Православного Царя, она скоро подпадет под власть тьмы».
Он
сошел с кафедры за то, что коснулся «политики», когда постановлено было ее не
касаться Я встала и вышла из собрания. Ничего больше не могу написать ни о
Соборе, ни о Церкви вообще т. к. благодаря безвыходной нужде покинула Лавру,
переехала на Кавказ, и только иногда узнавала что-нибудь от приезжавших людей.
С
Патриархом я была лично очень хорошо знакома, это был добрый, умный, но не
сильного духа Глава Церкви. Он сам не чувствовал себя способным к такому
ответственному делу, о чем не раз говорил, и если б была его воля и он не
прошел бы по жребию, он никогда добровольно не взял бы этого креста на себя, т.
к. благодаря слабоволию мог быть причиной несения креста другими. Так и
случилось в вопросе по изъятию церковных ценностей. Он не взял на себя декретом
отказать в святых ценностях большевикам, а указом дал каждому священнику право
— действовать по личному усмотрению. И вот тех, кому Святые Чаши были дороже
жизни, погнали тысячами на мучение в Сибирь, эти люди стали первомучениками во
второй эре христианского мученичества в мире.
О
судьбе Патриарха Тихона и его мученической кончине, и издевательствах, и
поруганиях над ним я узнала только за границей из изданных записок и
воспоминаний очевидцев.
По книги Урусовой Н.В. «Материнский
Плач Святой Руси»